АЛЕН БОСКЕ

17 января 1990.
Размолвка, оказавшаяся более продолжительной, чем обычно, на три недели разлучила мою супругу с Марлен. Воспользовавшись этим, Марлен сменила номер телефона. Она пишет мне;
"Дорогой, милый Анатоль, тысяча благодарностей за ваше письмо. Мой номер телефона: 47 23 97 49. Конечно же, стоило вам сказать: "Мне недостает ее", как вы тут же получили мое письмо. Мне тоже недостает Нормы, но она так отругала меня, что я до сих пор не могу опомниться. Одиночество мое безгранично. Пожалуйста, звоните, когда вам будет удобно. Меня мучит не только одиночество - мне не хватает понимания. Love, love, love. Марлен".

Март 1990
На этот раз Марлен одолевает многословие:
- Я ежемесячно плачу какие-то взносы, и немалые, а за что - понятия не имею. Вы же в курсе. А им все мало! Тогда зачем мне Большой Крест Почетного Легиона, если со мной можно так обращаться? Как-то утром ко мне даже заявился судебный исполнитель, чтобы описать мою мебель. И это не в первый раз. Какую мебель? К счастью, я вовремя отправила в Нью-Йорк два фортепьяно. У меня ничего нет. Я ничего не покупаю. Нет, покупаю: писчую бумагу. И бумажные носовые платки. Когда он вернется, то сможет, если захочет, описать тридцать коробок бумажных платков: с такими, как он, Республика далеко пойдет. Я устроила так, что этого типа отстранили. Его напугали. Что, я говорю загадками? В моем-то возрасте заставлять себя изменять голос, обманывать, проворачивать один заговор за другим...
Марлен развлекается; она знает, что стоит только обратиться к прессе с просьбой оказать ей помощь... Но об этом мы говорим с недомолвками, словно это секрет даже между нами. Она рассказывает мне о Ницше:
- Что вы хотите, он же больной, ему надо простить... Я советую ей почитать его стихи. Она мне отвечает:
- После Рильке я не могу читать других поэтов.
Пасхальный понедельник 1990
Марлен звонит мне в восемь часов утра:
- Я не хотела вас беспокоить. Но умерла Гарбо, и я отключу телефон, чтобы мне не надоедали. Всем захочется услышать, что я о ней скажу, начнут выпытывать у меня всяческие сплетни. Я не знаю никаких историй, никаких сплетен, и мне нечего сказать. Более того, мы никогда не встречались. Ох, мы даже не специально избегали этих встреч, просто так сложилось. Ален, я хотела вас предупредить, чтобы вы не беспокоились. Это она умерла, а не я.
Я пытаюсь ее утешить, потому что Гарбо была на несколько лет ее моложе. Я просто обязан сказать ей правду:
- Для меня Гарбо была настоящей актрисой, и довольно красивой - в зависимости от того, с какой стороны смотреть: ключицы, шея. Но не больше. Ее фильмы слишком слащавы. Конечно, в "Маргарите Готье" мы обязаны ей самым очаровательным ки-ношным кашлем. Гарбо - это утрата. Вы же, Марлен, миф: не надо это путать.
Она ворчит, но вполне удовлетворенно.
Октябрь 1990.
Руководство Пдаго поручает мне попросить Марлен сказать несколько слов по поводу воссоединения Германии или хотя бы просто высказаться о будущем Германии. Она артачится и отвечает мне раздраженно:
- Ох уж эти немцы! Всех ненавижу, и восточных, и западных.
- Ну так прямо и скажите.
- А как вы считаете: мой образ от этого не пострадает?

Норма помогает мне убедить ее изменить мнение. В конце концов она составляет полторы вполне пристойных страницы добрых пожеланий своей воссоединившейся родине. Роли великих царедворцев оказывают на божества целительное воздействие.
Зима 1990
Спор с Марлен. Без всяких ораторских предисловий я говорю ей:
- Я не понимаю ваших отношений с Марией. Вы постоянно убеждаете меня, что живете только ради дочери, но при малейшей возможности вы поступаете с ней жестко и даже безжалостно.
- Дорогой Ален, я разрешаю вам говорить со мной в таком тоне...
- Еще бы, вы же знаете, что моя дружба с вами лишена корысти. Мое почтение к вам искренне, а моя преданность обладает исключительной дальнозоркостью. Так каковы сейчас ваши отношения с Марией?
- В моем возрасте нельзя говорить ничего определенного. Взлеты и падения... Меня мучит совесть, к тому же я страшно зла. Хуже всего не бурные чувства, что вихрем сменяют друг друга, а неспособность облечь их в верные слова.
- Мне кажется, вы слишком подозрительны.
- Не думаю. Тем, кого любишь, всегда причиняешь много зла.
- Вам не становится легче после того, как мы с вами об этом поговорим?
- Нет. То, что лежит в глубине, там и остается.
- Я утомляю вас?
- Люди, которые меня окружают, не способны меня утомить.
- Я могу говорить совершенно искренне?
- Я просто умоляю вас об этом, Ален.
- Вы сердитесь на Марию за то, что она была свидетелем вашей беспечной молодости и ваших похождений. И ей все равно, какие ваши приключения соответствуют вашей легенде, а какие ей вредят. Вы же все свои силы тратите на лакировку и подчистку вашего образа.
- Если это так, то я делаю это бессознательно. ^ -—
- Нет, нет, вы гениально жонглируете правдами и правдоподобиями. И здорово выходит: все прилично, то есть все кажется совершенно приличным!
- Я ни у кого ничего не прошу.
- Даже у собственной дочери. Вы зовете ее на помощь, а потом, как водится, грубо отталкиваете ее.
- Актриса всегда играет, даже в жизни. Вы избрали не лучший способ изучать меня и анализировать мои поступки, К тому же я не хочу быть обязанной ни своим друзьям, ни Марии.
- Подобная позиция заслуживает названия чудовищной.
- Что вы думаете о Франсуа Миттеране?
- Терпение и скрытность. Он великий игрок. Но я не обязан разделять его пристрастия.
- Я предпочитаю Жака Ширака.
- Между нами говоря, он самый обворожительный и блистательный мужчина. По телевизору он превращается в Муссолини. Но, Марлен, вы отклонились от темы беседы.
- Меня надо принимать такой как есть: несчастной женщиной, очень старой и совершенно не уверенной в себе; и вдобавок одинокой до жути.
- Вам противно, и когда вас жалеют, и когда вас лелеют. Если бы вы были проще с Марией...
- Проще, проще! Не всем дано быть проще. Мне - и быть проще! Тогда уж мне и всему миру!
-Надо доставить другим удовольствие прийти к вам на помощь, если они считают это необходимым.
- Я любила вас за то, что вы не читали мне мораль...
- Что ж, простите меня. Но в этом вопросе мы никогда не поймем друг друга.
- Тем лучше. Я вас целую. Сегодня вечером смотрите передачи третьего канала. Там будут показывать какой-то фильм с моим участием, я точно не помню. Я посмотрю только титры: в них указаны те красивые мужчины, которые когда-то держали меня в объять-ях; теперь они, увы, умерли!
Апрель 1991
Узнав, что я знаком с Марлен, Франц-Оливье Жисбер с ноября прошлого года настойчиво требует меня уговорить Марлен сделать вместе со мной интервью. Мне пришлось долго дебатировать с ней, дабы объяснить, что все ее прошлые интервью - а она уже давно не желала ни с кем разговаривать - были составлены робкими и трепетными созданиями и переполнены почтением. Я довольно резко заявил ей: - Все эти прошлые журналисты и второстепенные актеры, вроде Максимилиана Шелла, наложили в штаны. А я не позволю вам командовать собой. Впрочем, это несложно: вы любите авторитеты. И я знаю, какого рода вопросы вам надо задавать.
Говоря так, я совершил серьезную психологическую ошибку. Она прекрасно знала, на какую почву она ни за что не ступит: все ее усилия были направлены на то, чтобы сохранить презентабельный образ, пусть отчасти искусственный, зато безупречный, поэтому она вовсе не намеревалась делать откровенные признания. Она попросила время на размышления, но я поручил Норме немного поторопить ее. В конце концов она призналась, что окончательно запуталась в долгах и ей немедленно нужны деньги. Я облегчил ей задачу: составил 230 вопросов по-английски, предоставив ей полную свободу вычеркнуть те, которые ее не устраивали. Сначала, как и положено, она сопротивлялась, утверждая, что, согласившись на такой допрос, она прежде всего оказывает услугу мне. Пришлось ее заверить: я получу всего лишь свои журналистские "построчные", она же получит 70 000 франков; Франц-Оливье Жисбер посчитал эту сумму вполне разумной.