АЛЕН БОСКЕ

На вопрос: "Есть ли у вас что сказать о Франсуа Трюффо, Алене Делоне, Жераре Депардье, Катрин Денёв?" - следует резкий и безапелляционный ответ: "Нет".

Зато Марлен разражается речью о Роберте Редфорде, с которым она никогда не встречалась:
"Он не просто актер от Бога, но также и продюсер, и оператор, и так далее. Сама компетентность. Он исключение из правил. Он великолепен. Он красив. Он умен. Он терпелив и любезен. Он диктует свои законы. Он живет так, как хочет. Он не заботится о рекламе. Он оберегает свою личную жизнь. Он наделен всеми качествами, которые меня восхищают в мужчине. Мой кумир - Роберт Редфорд".

Вознеся стандартные хвалы Хемингуэю, она касается круга своего чтения:
"Потрясенная гением Рильке, я бросила читать Гёте. Я только и делала, что перечитывала Рильке, взволнованная мощью его чувств, его описаниями, его рифмами, которые совершенно теряются в переводе... Я люблю поэзию гораздо больше, чем прозу... Я давно не перечитывала Гейне. Нас всех закормили Шекспиром: до несварения желудка".
Интервью, занявшее две с половиной страницы Ргдаго, завершается на надменной ноте, ледяной и отстраненной фразой:
"Мы не говорили ни о печальном, ни о сугубо личном. Хотите ли вы что-нибудь сказать о вашем муже, о вашей дочери, о ваших внуках?"

"Нет, это было бы против моих правил приличия и поведения".
Марлен отказалась ответить почти на двадцать четыре вопроса. Некоторые касались той среды, где она была воспитана, другие были сугубо личными. Вот несколько из этих вопросов:
"После окончания Первой мировой войны как в вашей семье относились к членам Союза Спартака: симпатизировали или считали опасными революционерами?"
"Кто, по-вашему, из ниженазванных персонажей Веймарской республики воплощал возрожденную Германию: Штреземан, Эберт, Людендорф, Гинденбург?"
"Какое впечатление произвели на вас первые фильмы, которые вам довелось увидеть: "Рождение нации" Гриффита, фильмы Пабста, Чаплина, Бастера Китона?"
"Что вы думаете о великих звездах немого кино, продолживших сниматься в звуковых фильмах: Поле Негри, Лиль Даговер, Бригитте Хелм?"
"Живя в Германии, были ли вы лично знакомы с Пабстом, Фрицем Лангом, фон Штро-геймом?"
"В Голливуде было множество режиссеров, приехавших из Европы: Фриц Ланг, Джордж Кьюкор, Уильям Уайлер, Билли Уайлдер, Жюльен Дювивье. Помимо них, встречались ли вы с такими американскими режиссерами, как Рауль Уэлш, Джон Форд или Се-силь Б. де Миль?" "Накануне Второй мировой войны, в 1938-1939 гг., были ли у вас в Голливуде, помимо Эриха-Марии Ремарка, друзья немецкого происхождения? Бывали ли вы у Томаса Манна, Франца Верфеля, Бертольта Брехта?" "Правда ли, что когда в 1945-м вас спросили, какой вам видится будущая Германия, вы ответили, что хотели бы вновь увидеть ее сельскохозяйственной страной, не играющей никакой роли в Европе?"
"Как вам известно, многие немецкие актеры, например, Гарри Лидтке, после поражения застрелились. Некоторым удалось продолжить свою карьеру: например, Грюндгенсу и Гансу Альберсу. Что вы об этом думаете?" "Расскажите нам о вашем уединении, обо всем, что вносит в вашу жизнь чувство горечи и тревоги".

Без даты.
Вместо того чтобы оплатить права на перевод моих вопросов для интервью в Ндаго, Зр!еде1 составляет для Марлен свой собственный вопросник, в целом очень похожий на мой. Возмущенная подобным плагиатом, Марлен взрывается. Однако я должен согласиться, что некоторые из вопросов не лишены остроты, например, вот этот:
"Вот уже десять лет вы не появляетесь на публике. Не стало ли ваше жизненное пространство вашей тюрьмой?"
Или вот еще:
"Обрекая себя на уединение, вы полагаете, что таким образом ваш облик в глазах поклонников и зрителей сохранится неизменным?"
В письме, сопровождающем этот вопросник, Марлей пишет мне:
"Милый, дорогой Ален, могли вы когда-нибудь себе представить, чтобы мужчина, главный редактор немецкого иллюстрированного журнала, мог задавать мне подобные вопросы?"
Ее возмущение выплескивается в следующей фразе:
"Даже моя ипостась шлюхи, и та клокочет от ярости!"
Однако, поразмыслив об ожидающем ее соблазнительном вознаграждении, она, вероятно, согласится ответить... Через несколько дней, заботясь о поддержании своей репутации в глазах сильных мира сего, она посылает телеграмму Джорджу Бушу, где сообщает, что его болезнь сильно ее волнует. В ответ она получает холодное, банальное, стандартное письмо, равнодушное и полное общих фраз:
"Дорогая мадам Дитрих, благодарю за ваше послание и вашу заботу. Я чувствую себя хорошо и рад, что могу вернуться к работе. Вы пожелали выразить мне свое участие, и я благодарен вам за это. Примите мои наилучшие пожелания. Искренне ваш Джордж Буш".
Затем страдающий душевным запором президент Соединенных Штатов собственноручно добавляет три слова:
"Как вы любезны!"
Неутомимая Марлен! Ее американская поклонница, обладающая на редкость здравыми суждениями о литературе, прислала ей три романа Хемингуэя в дешевых изданиях и просит ее - за определенную сумму - собственноручно написать на форзаце каждого несколько строк, выразив в них свое недвусмысленное и незаинтересованное суждение об этих романах. Вознаграждение за строки роскошное: пятнадцать тысяч долларов!