"Я настойчиво пытался научить ее выговаривать злополучное слово. Все вокруг уже изнемогали, и только она сохраняла невозмутимость. Она знала, что у нее что-то не выходит, она и раньте сталкивалась с этим, когда снималась в моем прошлом фильме, вы-полняя вместе с другими актерами указания по поводу и немецкого, и английского про-изношения. Мое терпение при работе с актерами ограничено лишь мерой их выносливости, так что мы провозились уже несколько часов. Ситуация усугублялась тем, что я говорил с ней по-немецки и окружающие не понимали, что я ей втолковываю, и не могли помочь. Менжу, который немного знал немецкий, ушел, ссылаясь на головную боль.

И вдруг меня осенило. Я велел молодой леди произнести Н-Е-L-Р на немецкий лад, не думая о том, что это английское слово. И слово было произнесено! Дальше все пошло как по маслу, мы сняли сцену, и добрый корабль Марлен вышел в плавание. Этот съемочный день нанёс сильнейший удар по моей репутации режиссера, который умеет быстро работать.
Впервые снимаясь у меня в Берлине, когда она была никем и, кроме близких друзей, никто не обращал на нее внимания, она могла жаловаться и говорить, что не знает, ради чего стоит терпеть такие муки. Но те, кто раньше охотно выслушивал ее жалобы, вряд ли сохранил сочувствие к этим мукам после оглушительного успеха, который ей эти муки принесли. Вся Европа была у ее ног, а с появлением нового фильма "Марокко" слава звезды распространилась на все континенты.
Фильм вызвал восторженные отклики, понадобился целый департамент чтобы отвечать на письма поклонников актрисы, продолжал расти спрос на ее фотографии, мужчины так и бросались к ее ногам, знаменитости соперничали за право быть увиденными и сфотографированными с ней. Люди, занимающие высокое положение и пользующиеся известностью, воздавали ей должное, популярнейшие актеры мечтали выступать с ней, продюсеры и режиссеры не могли дождаться часа, когда будут работать с ней, круг ее друзей расширился и включал в себя известнейших писателей и художников того времени. Герцоги, генералы и даже главы правительств желали быть удостоены ее посещений. В одной из множества книг о ней цитируются слова журналиста, который написал, что потрясен не только ее красотой, но и умом, "который позволяет поставить ее на один уровень с Наполеоном, Цезарем, Муссолини и Лениным".

Но, работая со мной, она попадала в обстановку, противоположную сиянию славы. Здесь рядом с ней был не энтузиаст, а механик с ледяными глазами, критически оценивающий каждое ее движение. Похвала сводилась к ремаркам типа: "Ну хорошо, сойдет", Чаще ей приходилось выслушивать другое: "Поверни плечи в сторону и распрямись... голос ниже на октаву, не надо шепелявить... Считай до шести, глядя на лампочку, как будто ты жить без нее не можешь... Стой, и не двигайся - свет поправляют..." Возможно ли для смертного найти точку равновесия между безграничным обожанием и жесткими требованиями, без которых кончится обожание? Это квазирабство не секрет, ибо оно демонстрируется на открытой сцене под сотнями взглядов. Стоит сделать один шаг в сторону, выйти из света юпитеров, чтобы окунуться в пылкие восторги жадной прессы. Привыкнуть к такому контрасту невероятно трудно.

Теперь она подавала свои "мучения" не в виде жалобы - ловким маневром она ухитрилась превратить их в редчайшее достоинство. Безошибочный инстинкт подсказал ей повернуть медаль другой стороной и предстать перед миром в образе мученицы, восхваляющей божественную благодать обрушиваемых на нее ударов. Она рассказывала каждому, кто был готов слушать - слушать ее были готовы все, - что я выпустил ее босиком на раскаленный песок пустыни и даже не остановил, когда сцена была снята, потому что до захода солнца успевал снять другую сцену - в которой она не была занята. Когда же она от изнеможения потеряла сознание и ее принесли ко мне, то едва она открыла глаза и спросила, нужен ли мне еще один крупный план, я поправил ее английский. Смысл истории заключался не в том, чтобы показать, как с ней плохо обошлись. Напротив, я оказался положительным героем. "Ну не замечательный человек? Я еще не пришла в себя после обморока, а он исправляет мои ошибки в английском!"
Смесь уничижения и возвеличения меня, настой на безропотном послушании подействовали немедленно. Скорей всего, она инстинктивно прибегла к защитному маневру - а может быть, и действительно скромничала, но стоило ей увидеть, как растет от этого ее популярность... Отчего ж не заработать похвалу себе?!

Забил гейзер горячей хвалы, такой горячей, что от нее валил пар, и, как ни крутись, меня ошпарило.
Прошло совсем немного времени, и я даже на расстоянии, по злобным взглядам, мог определить, кому именно она пела оды обо мне. Она жаловалась на дрессуру - точно так же, как все остальные, но только облекала свои жалобы в иную форму. "Чего не вынесешь во имя Господней славы!" - вскричал аббат, обжегши пальцы о жареную дичь.
Итак, я очутился между Сциллой и Харибдой. С одной стороны, беспредельная ярость, с другой - деструктивная чушь. Чем громче звучал голос прекрасной женщины, превозносящей своего режиссера, тем оглушительней гремела хула в противовес ее "хвале". Чаши весов неизменно оставались в равновесии. "Ну кто я такая, я здесь просто ни при чем, вы только посмотрите, как великолепна эта сцена, в которой меня вообще нет", - действовало на манер детонатора, а взрыв бил по мне. Карикатуры и фильмы, спектакли с пародиями на приписываемые мне выходки - я был бессилен против фольклора, рождавшегося вслед за моей работой.
Но так как единственной жертвой "Голубого ангела" и "Марокко" была моя репутация, я взялся за третий фильм с избранной мною женщиной в главной роли. В основу был положен мой собственный рассказ под названием "Х-27" - о венской шлюхе, которую завербовала шпионская организация. Студия решила дать фильму название "Обесчещенная" - сколько я ни доказывал, что шпионка была не обесчещена, а расстреляна. Моя прекрасная дама, окончательно признанная царствующей королевой кинематографа, отрицала свои заслуги в успехе фильма, и опять это рикошетом добавляло ей славы, а режиссеру - поношений. В фильме есть интересные визуальные и звуковые эксперименты, один звуковой эффект отметила даже Академия киноискусства, и звукооператоры получили приз, статуэтку, в награду за то, чему они сильней всего противились. Казнь шпионки снималась в ангаре для аэростатов, где звук потрясающе ребрировал. Звукооператорам площадка не понравилась, они объявили, что снимают с себя ответственность за запись, которую им было велено сделать.