"Узнав, что роман будет положен в основу следующего фильма, она телеграфировала, что лучше бы подыскать сюжет, более подходящий для нее, поскольку этот - просто "слабенький лимонад". В части романного сюжета ее суждение верно, поскольку не могла же она знать причину, по которой он был выбран. Я сознательно остановился на теме, где важен был зрительный ряд, а не каскад слов. Я принимал во внимание не только необходимость сохранять международный характер кинематографа и его привлекательность для далеких стран, для иностранных зрителей, лексикон большинства которых не превышал пяти сотен слов; на мой выбор повлияло и чисто практическое обстоятельство.
Меня бросало в дрожь от мысли о звуках, которые польются из уст моей Афродиты, когда наступит час вступить в смертельную схватку с непривычным языком. Ее немецкий и французский были безупречны, но по-английски в те времена она говорила плохо, так что без мер предосторожности акцент вошел бы в противоречие с очарованием ее внешности. Уэбер и Филдс, а за ними и множество других, заставляли зрителей покатываться со смеху, изображая, как немцы уродуют английский язык. Мои опасения были далеко не фантазиями - одновременно с немецким делался и английский вариант "Голубого ангела", и я своими глазами видел, как она гримасничала и сражалась с собственной гортанью, пытаясь произнести элементарные звуки. Было ясно, что пока не будет взят этот барьер, ее придется держать в тени, хотя как ее укроешь в фильме, где она должна играть главную роль!
Как только она оказалась в Голливуде, сразу стало ясно, что ее и от прессы не укрыть, в особенности от представительниц прекрасного пола, умиравших от любопытства по поводу импортной штучки. Я уговорил восходящую звезду воздержаться от попыток испробовать ее английский язык на журналистах, но, к сожалению, мне недостало здравого смысла придержать собственный язык. За ланчем, устроенным, чтобы представить фрау Дитрих голливудским журналистам, я позволил себе дурацкое замечание, уязвившее присутствовавших дам, которые повели себя, как ртая каракатиц, подвергшихся нападению, выпустив на меня всю чернильную жидкость. Цитирую: "Помимо всего прочего, он в заключение сказал: она обладает качеством, редким у женщины, - мозгами". Моя выходка вызвала настоящую бурю - я не имел права на подобное заявление, так как плохо знаю женщин и всего хуже знаю эту часть женской анатомии.

Негодование по поводу безмолвия мисс Дитрих обратилось против меня. Она - маленькая, скромная немецкая Фрау (домохозяйка), а я - тиран, который ей не позволяет открывать рот и появляться на людях. Однако, поскольку ее работы известны не были, то интерес к ней скоро пропал, и я получил возможность сосредоточиться на подготовке к фильму, в котором незнакомке предстояло заблистать.
Декорации были готовы, песчаные дюны Сахары найдены в Калифорнии, пыльные дороги в близлежащей долине Сан Фернандо прикрыты шпалерами и пальмовыми ветвями, вдоль одной воткнуты в землю палки с надетыми на них черепами - все приготовлено для въезда роты легионеров. Предстояло продумать военную форму и костюмы для героини.

"Скромную маленькую немецкую Фрау", для обрамления которой велись все наши приготовления, я видел в берлинском кабаке, одетой во фрак, при цилиндре и всем прочем, поэтому так и одел ее для сцены в кафе, где она должна появиться в мужской одежде, спеть по-французски, пройтись между столиками, а потом наградить поцелуем другую женщину. Формальный мужской костюм делал ее неотразимой, а я хотел не только придать ситуации легкую лесбийскую окраску, но и показать, что чувственная притягательность моей героини не так уж зависит от классической формы ее ног. Брюки на нее надевались без мысли ввести новую моду, которая вскоре после выхода фильма побудила женщин пренебречь юбками в обмен на куда менее живописную нижнюю часть мужской одежды. Когда потребовался рекламный ролик, чтобы познакомить прокатчиков с потенциальной звездой, она снялась в короткой сценке, одетая во фрак и белый галстук. И разразилась буря протестов. Студийные начальники клялись всем святым, что их жены носят исключительно юбки, а один даже решился объяснить, что брюки же нельзя задрать. Последовали многочасовые дебаты, изнурившие и меня, и их. Пока они отдыхали от перепалок, я должен был работать над фильмом, а им, видимо, казалось, что режиссеру это ничего не стоит. После того как я отстоял право самостоятельно решать, как должны быть одеты мои актеры, начался спор из-за актеров. Было заявлено, что Гарри Купер еще так-сяк, он не загубит фильм, а вот Адольф Менжу - просто обуза и от него надо отказаться. Продолжалось это до тех пор, пока им не было прямо сказано, что не это важно, так как выплывет ли фильм или пойдет ко дну, будет зависеть целиком от достоинств никому не известной персоны. Попутно надо сказать, что годом позже Адольф Цукор признался мне, что студию спас от банкротства успех фильма.

В конце концов мне пошли на уступки, и учтивый Менжу остался на картине - таким образом, он удостоился чести сняться в начальных эпизодах "Марокко", фильма, которым я надеялся повторить то, что уже однажды сделал, - превратить мою протеже в звезду. С самого начала нам не повезло. По сценарию фильм открывается сценой на палубе небольшого судна, приближающегося к берегам Северной Африки. Опершись на поручни, всматривается в ночной туман, заволакивающий цель ее путешествия, таинственная женщина, несчастный вид которой высвечивает луч, направляемый на нее одним из моих осветителей. Обыкновенно осветители, поставив свет, отдыхают на своих сооружениях, читают комиксы или подремывают, мало интересуясь тем, что происходит внизу. На сей раз все совсем не так. Их взгляды прикованы к незнакомой им фигуре, она вызывает у них дикое любопытство, потому что режиссер явно из кожи вон лезет, микшируя свет так, чтобы заиграла фактура ее кожи, даже затребовал "кукарачу" {приспособление из прозрачного пластика с изломанной поверхностью), желая дать скользящие блики на ее лицо. И если пока устанавлива-,этся свет, других актеров на отмеченных местах подменяют дублеры, то эта дама стоит сама и дожидается сигнала режиссера, не выказывая ни малейших признаков нетерпения.

Адольф Менжу, этакий гражданин мира, беспечно проходит мимо группы разношерстных арабов и левантийцев, расположившихся на палубе, приближаясь к загадочной даме, неотрывно всматривающейся в ночь; она не сводит глаз с доски, на которой мелом написано "Северная Африка". Он приподнимает шляпу, вежливо сообщает, что хорошо знает страну назначения, и спрашивает, не может ли чем-то помочь. Пока все нормально, все хорошо. Дальше, по сценарию, женщина, изображаемая как завораживающая загадка, под приглушенные завывания сигнальной сирены окидывает его внимательным, оценивающим взглядом. От его любезного предложения она отказывается, заявляя, что не нуждается в помощи, но она должна сказать это так, чтобы можно было догадаться, насколько неопределенно ее ближайшее будущее.

Произнести же она должна коротенькую фразу: "Мне не нужна никакая помощь". Написано для нее было это, но вышло из ее уст нечто совершенно иное. Звезда моего фильма в первой же фразе, которой должна бы сразить зрителей, пережевала слова и выдала их в неузнаваемом виде. Последовала немая сцена, дрогнул даже мистер Менжу, который славился своим хладнокровием, но по-настоящему ужаснулся звукооператор, бросивший на меня отчаянный взгляд гибнущей форели.
Я спокойно вышел из-за камеры и объяснил даме - похоже, и не заметившей смятения на съемочной площадке, - что первому блину положено быть комом, что ничего особенного в неудачном первом дубле нет, что второй дубль получится лучше, если она перестанет добавлять дополнительные звуки к слову "помощь". Я обратил ее внимание на то, что английское НЕ1Р состоит всего из четырех звуков - больше не надо, поймут и так. Она выслушала меня с обычной своей внимательностью и сказала, что ей вряд ли удастся избавиться от акцента. Я согласился, но подчеркнул, что акцент должен быть приемлемым.
После нескольких ее попыток украсить простое слово добавочными звучаниями, которые сделали бы посмешищем нас обоих, я предложил заменить проклятое слово другим, но, попытавшись выговорить его, она объявила, что предпочитает первый вариант. Съемочная площадка уже ходуном ходила. Народ, который обычно толчется на съемке, незаметно расходился - во все концы студии были отправлены гонцы с вестью о провале.

Мы предприняли еще несколько попыток - с тем же результатом. Посыпались советы доброхотов. Почему бы не оставить пока все как есть, а потом, когда будет отработано произношение, отдельно озвучить сцену и вставить в звуковую дорожку? Нормально так и надо бы поступить, но в данном случае об этом не могло быть и речи, потому что если бы на другое утро материал увидело студийное начальство, которое рассматривало работу каждого дня как готовый фрагмент фильма, то германскую чаровницу турнули бы с картины. Нет, это была лакмусовая бумажка!
Я не старался добиться совершенства, и в принципе фразу можно было записать, потому что мне ничего не стоило в нужную минуту усилить рев сирены и никто бы не заметил чудовищного произношения, которое убивало ее красоту. Вопрос был в другом: могу я справиться с задачей или нет. Визуально она была более чем эффектна, проявляла чудеса долготерпения, но как ей играть, если придется включать сирену всякий раз, как она откроет рот?