"Во всяком случае, муки, описанные женщиной, которую ждала слава, продлились около шести недель. Муки, если таковые были, можно измерить двумя способами. Можно сравнить их продолжительность с десятилетиями последующей славы, но можно представить себе, как шесть мучительных недель кажутся вечностью. Надо сказать, что сотворение новой кинозвезды, нежданного побочного продукта "Голубого ангела", было отнюдь не медленным. Превращение безвестной актрисы в мировую знаменитость совершилось так стремительно и драматично, что его не понял ни-кто, и уж, конечно, не сам "побочный продукт". Это не поняло даже руководство киностудии так как после просмотра законченного фильма не воспользовалось правом студии на дальнейшие услуги фрау Дитрих, предусмотрительно оговоренным в контракте. Вопиющая ошибка, потому что сохранение выдающегося актера в студийных списках более чем необходимо для выживания студии. Впрочем, руководство волновало совсем другое: немецкий фильм был сделан иностранцем, к тому же и фильм показался не очень-то немецким. Многие детали противоречили строгой системе народного образования Германии: сюжет, где профессор-немец, попирая все моральные установления, бегает за молоденькой шлюхой, был совершенно отвратителен. Картина оскорбляла германскую гордость и мораль, студия ожидала бурю протестов как зрителей, так и властей предержащих.

Прошу извинения за то, что в очередной раз напоминаю - и сюжет, и детали фильма по большей части существовали лишь в моем воображении, я мало что знал о Германии, когда брался за фильм, я тогда еще не видел ни одного человека, напоминавшего нациста, а единственным побуждением к фильму послужила книга Генриха Манна, написанная еще в добрые старые времена, до 1905 года. Однажды в Каннах паша Марракеша спросил, почему я не нанес ему визит, когда был в его владениях. Я ответил, что непременно засвидетельствовал бы ему мое почтение, если бы посетил Марокко. На что он с удивлением сказал, что видел мой фильм "Марокко" и узнал улицы, на которых снимались некоторые эпизоды. Паша; только усмехнулся, когда я стал уверять его, что это чисто случайное совпадение, изъян недостаточного таланта, не позволяющего мне избежать подобного сходства.
Хочу пояснить это другим примером: после фильма о России я спросил одного русского, ведут ли себя русские так, как в моей картине. "Нет, - ответил он, - хотя должны бы".

Недобор сходства с реальностью тоже раздражал актрису, "домученную" до моего образа героини. Она создала женщину, у которой не было иного существования, кроме экранного. Это ее удручало. Она еще не переменилась, хотя уже появились некоторые признаки того, что фрау Дитрих уже не та актриса, какую я видел на сцене всего месяца два назад. Пока я работал, из кусочков складывая то, что потом оказалось целлулоидным монументом ей, она плакалась - в центре внимания предварительной рекламной кампании были я и великий Эмиль, а ее почти не упоминали. Она начинала путать качество исполнения и известность исполнителя. Убежденная, что пока еще монтирующийся фильм погубит ее навеки, она желала, чтобы погибель рекламировалась должным образом. Помочь ей я не мог, поскольку реклама в мои функции не входила, только твер-, дил, что самым громким именем фильма станет ее.
Я показал ее первые кинопробы приехавшему в Берлин Бену Шульбергу, и он по моему совету прислал ей телеграмму с весьма выгодным предложением работать в Голливуде. Называлась немалая сумма, которую она сочла смехотворной. Смутно припоминаю, что показал ей на часы и сказал, что даю пять минут на размышление: хочет она сниматься в моем следующем фильме и в Голливуде или нет?

Хоть она впоследствии и опровергала это, но я опять-таки смутно припоминаю, как часы оказались выхвачены у меня из рук и разбиты вдребезги. Я был, разумеется, не прав. Пяти минут недостаточно, чтобы решиться разорвать узы со страной, семьей, друзьями и родным языком. На другое утро моя героиня принесла мне на работу букет мимозы. Вскоре я уехал из Германии домой в Калифорнию, не рассчитывая свидеться с ней опять. Я всколыхнул океан, и из вод вышла женщина, которой было суждено очаровать мир. У всякой истории не две стороны, а около тысячи, и чаще всего ни одной нельзя полностью доверять. Одна сторона моих взаимоотношений с фрау Дитрих давным-давно рассказана камерой в семи фильмах, и меня не удивило бы, если бы она оказалась самой недостоверной. Цель моя не в том, чтобы представить еще одну версию, а в том, чтобы разобраться в орудиях нашего ремесла и прояснить их гибкие и неустойчивые свойства. И сами орудия - люди, и работает ими тоже человек. Кинокартина есть лишь весьма усовершенствованный спектакль теневого театра, и манипулировать людк ми, как если бы они были фигурками, вырезанными из буйволиной кожи, - значит нары ваться на неприятности. Когда "Бремен" отчаливал от берегов Германии, я, глядя на удаляющиеся доки, сказал моему ассистенту: "Я рад, что это кончилось. Будем надеяться, что за мной никто не последует". Это самое яркое воспоминание, которое я сохранил от того периода, хотя память вообще состоит только из того, что мы хотим помнить.

В канун Дня дураков, 1 апреля 1930 года, "Голубой ангел" был впервые показан берлинскому зрителю. Случайно ли, нет ли, но в тот самый вечер фрау Дитрих отбывала в Голливуд, решившись подписать контракт с "Парамаунтом". Вокзал совсем рядом с "Глория Паластом", где состоялась премьера, и так как поезд уходил только в полночь, ее уговорили выйти на поклоны после фильма, который, как она думала, принесет ей погибель и забвение. Приятно отметить, что она оделась не как человек, которому предстоит прямо со сцены нестись на вокзал, - она была вся в рюшах и гирляндах, в согласии с пышной традицией кинозвезд. Ее встретили громовыми аплодисментами. Старт был рассчитан точно. Телеграммы от сотрудников извещали меня о том, как принимают фильм зрители, что пишут критики. Другого содержания телеграмма пришла с корабля. Один вопрос: "Кто мой партнер?" Я ответил, что выбрали Гарри Купера, хоть и велик был соблазн ответить ей по-другому. Ко всем прочим сложностям моей работы теперь прибавилась актриса, выведенная на орбиту за несколько торопливых недель, которая теперь желает играть роль, не написанную для нее.

Ни одна душа за пределами Германии "Голубого ангела" не видела, и в американском прокате он пошел только после того, как она подтвердила свою звездную привлекательность уже во втором фильме, снятом под моим "мучитель-ским" оком. Этот постдипломный труд должен был называться "Марокко", и мисс Дитрих имеет куда большее касательство к выбору темы, нежели простое выполнение наставлений учителя. Когда я уехал из Берлина, еще не зная, что она последует за мной, на корабль пришла посылочка "в добрый путь", в которой находился роман Бенж Виньи. Речь в нем шла об Иностранном легионе. Прочтя его в свободную минуту, я подумал, что существует, так сказать, иностранный легион из женщин, которые тоже скрывают свои трудные судьбы под безымянностью.