АЛЕН БОСКЕ

Январь. 1992
27 декабря 1991 года, в день ее 90-летия, !_.е Мопйе публикует мое "Письмо к Марлен", написанное в сдержанных лирических тонах: а что конкретного и определенного можно сказать ей, когда конец столь близок?
"Постарело только время. Вы же, дорогая Марлен, нисколько не изменились. Сжалось только пространство. Но вы, дорогая Марлен, вне его границ: здесь, но в стороне, не отгораживаясь от мира, но и не подпуская этот мир к себе. Несколько недель назад вы по телефону выразили свой протест против чрезмерных почестей, воздаваемых останкам Ива Монтана. Разве у нас нет более достойных героев для поклонения? Ваши взгляды всегда отличались трезвостью и прямотой, у вас никогда не было поверхностных интересов, вам претили вялые чувства и бессмысленные рыдания. Вы испытали тяжесть вещей и тяжесть людских душ, познали их мерило, как познали совесть со всеми ее бесчисленными извивами.

Четыре дня назад вы прислали мне текст старой немецкой народной песенки - куплеты с припевом, где упорно повторяются слова: "Как я могла быть счастливой без тебя?" Так, значит, под пеплом, заботливо вами сохраненным, по-прежнему готова вспыхнуть любовь! Ради любимого человека надо всегда быть готовой - а разве нет? - идти через пустыню, даже когда на тебе туфли на шпильках, вечернее платье из органди, накидка из голубого песца и блестящий грим. Позавчера я, как всегда, получил от вас огромный букет цветов: вы не любите смотреть на убитые - как вы бы сказали - розы, которые кладут к вашим дверям ваши неугомонные поклонники, оголтелые фанатики и застенчивые почитатели вашего таланта, среди которых немало людей государственных. Чтобы найти предлог вам понравиться, не нужно убивать природу! А сегодня утром на моем столе станет на одну вашу фотографию больше: я заботливо храню все ваши фото, забвение не исказит черты самого неотразимого лица нашей эпохи. Я думаю о тех трех существах, что образуют вас; это очевидно, однако понять сложно. Говоря вашими словами, "этой женщине есть что вспомнить": вас обожали, и вы могли любить других, как в славе, так и в печали. Вы никогда не изменяли долгу, заключавшемуся в понятии "волновать": вы по-прежнему страстная, но в случае необходимости можете быть жесткой. Годы в Берлине научили вас различать за глянцем фасадов четкие силуэты виселиц. Вы прошли сквозь грозы и штиль, без жалости и без скромности: главным было сохранять образ натруженной богини или возлюбленной, сумевшей понять не-понумаемое, что не мешало вам в незанятые часы хлопотать на кухне и вытирать тарелки, как вытирают слезы. Однажды я уже сказал вам, что та возлюбленная, роль которой вы многократно исполняли, является воплощением благородства желания. Тогда вы мне ответили: "Если бы вы мне заявили это во времена Эриха-Марии Ремарка, он бы набил вам морду". И добавили:" Или же стал бы вашим близким другом".

"Второе существо заполонило экраны, альбомы и страницы мемуаров. Однажды утром, преисполнившись уничижения, вы заявили мне: "Актриса? Мне известно немало актрис из моего поколения, которые значат больше, чем я". Об этом можно поспорить. Считается, что большинство этих актрис, от Гарбо до Кроуфорд, и от Бэтт Дэвис до Вивьен Ли, войдя в роль чуть быстрее или чуть медленнее, остаются в образе только на один определенный фильм. Вам же мало просто сыграть роль роковой женщины или странницы с большой дороги: ваши персонажи, торжествующие или отчаявшиеся, приспосабливаются к вам. Красная Императрица становится вами и растворяется, теряется
в вашем колдовском обаянии. На шершавом полу салуна вы не просто деретесь с другой женщиной: вы устраняете ее, так что через пять лет от нее не остается и следа. В этом втором состоянии вы не допускаете, чтобы разум, а тем более анализ, влиял на ваши движения, ваши фразы, ваше молчание. Разум и анализ отменяются.
Вы цепко держитесь за свое одиночество! Предпринимаете массу мельчайших предосторожностей, ограждая себя от людей назойливых, фанатичных или просто от доброхотов! Сохранить свою легенду во что бы то ни стало. Вы живете вашим мифом. Никто не должен его касаться. Помните, несколько месяцев назад какой-то тип вторгся к вам с фотоаппаратом? И кто только ему помог! Ваша реакция была мгновенной: вы спрятали лицо и лишь потом стали протестовать, гневаться и звать на помощь. Для вас существует только одна истина: ничто не должно нарушать видимость. К сегодняшнему юбилею я мог бы послать вам несколько сборников ваших любимых поэтов: Рильке, Гете или Стефана Георга. Мог бы рассыпаться в любезностях и благодушных пожеланиях. Вы не заблуждаетесь ни относительно себя, ни относительно своих ближних. Вы знаете, что почести льстят главным образом тем, кто их расточает, а не тем, кто их получает. В королевстве видимостей ваш образ остается нетронутым. Уверяю вас, дорогая Марлен, времени не существует, а пространство подчиняется нам: оно подчинено вам".

В то же самое время агентство АП воспроизвело одно из моих высказываний:
"Она ни в чем не будет принимать участия, она хочет от всего держаться на расстоянии. Кроме того, в ее возрасте любое действие дается не так-то просто", - подчеркивает давний друг, писатель Ален Боске".
Насколько мне известно, десятка три изданий, от Калифорнии до Австралии, повторили это высказывание. На меня кидается с десяток газет, в основном английских и немецких: не имея возможности обратиться к Марлен, они готовы публиковать любые сплетни. Я отбиваюсь от их предложений. Но пресса одновременно с датой юбилея разглашает название улицы, где она живет, хотя и не указывает номер дома. Цветы, корзины цветов и прочих цветочных сооружений отправляются к Норме, которая относит их домой, включая двенадцать дюжин роз, присланных поклонником из Баварии. В этот день наша квартира напоминает магазин похоронных принадлежностей. Мы не преминули раздать все эти цветы соседям и консьержке: всего четыре сотни букетов. Количество поздравительных писем и телеграмм за три дня достигло цифры двести сорок. Я дважды звоню Марлен. В первый раз она прерывистым и угнетенным голосом отвечает мне, что вся эта шумиха "ужасна"; а во второй раз - что состояние у нее "отвратительное". Я догадываюсь, что она в растерянности и не знает, что ей делать со всей этой грудой восторгов и бестактных высказываний. Она рекомендует дочери, проживающей в Нью-Йорке, не приезжать к ней. Напротив, я считаю, что дочери самое время уговорить мать поселиться рядом с ней. Марлен одолевают страхи, навязчивые идеи, кошмары, ужасы; она больше не может прятаться от них, прикрываясь презрительными словечками. Еще надо бы убедить ее согласиться принять немного человеческого участия. Она с каким-то злорадством отталкивает его от себя. Она не желает никому ни в чем быть обязанной и до конца останется непреклонной.